10.05.2015
Весной 1941 года мне исполнилось 13 лет и я, Ефим Кричевский, окончил пятый класс русской школы. Родился я в небольшом, но очень красивом городе Кременчуг, каким он был тогда, я помню в мельчайших деталях, даже сейчас, закрывая глаза, вижу наш чудесный дореволюционный театр, славившийся своей акустикой, стационарный цирк, стадион, а о кинотеатре “Большевик” можно вспоминать бесконечно. Два атланта поддерживали балкон с вывеской и создавали арочный проем для центрального входа, а в громадном фойе на скале стояла богиня с венком над головой и с вплетенными в него лампочками, а окружал скалу огромный аквариум с диковинными рыбками. С оркестрового балкончика перед каждым сеансом лилась живая музыка, а во время школьных каникул массовик-затейник помогал нам веселиться, не мешая окружающим.
В театр приезжали советские знаменитости, каждый раз это было событие общегородского масштаба, все готовились заранее, волновались, а потом еще долго обсуждали мельчайшие детали. Несколько раз приезжал Леонид Утесов со своим джазом, в цирке выступал Дуров с питомцами, акробаты, фокусники и клоуны, но гвоздем программы для нас, мальчишек, было выступление борцов - наш земляк Поддубный и знаменитый Мойше Слуцкий. А в старой синагоге находился исторический музей, там было много всего интересного, я бегал туда при любой возможности, подолгу стоял у витрин со старинным оружием. Украшенное перламутром и драгоценными камнями оно будоражило мое воображение.
Но главная радость мальчишек, выросших на Днепре, конечно же, рыбалка. Меня иногда отпускали порыбачить со старшими ребятами. К 13 годам я уже ловко плел рыболовную леску из волоса конского хвоста (за что не раз получал хлыстом от хозяина того самого коня), а поплавки делал из гусиных перьев.
В то время по Днепру еще сплавляли плоты с грузами, и в затоне всегда было несколько больших плотов. Мы расставляли между бревен самодельные сомоловки на ночь, и утром несли домой усатый улов. На песчаных отмелях ловились ерши и носари, на перекатах - подуст, лещ, язь, иногда попадалась днепровская красавица марина. В заводях Зеленого острова ловились караси, лини, окуни, судаки, щуки, особые везунчики вытаскивали жереха, его еще называли белизной.
На ярмарочной площади, между улицами Первомайской и Ленина построили парк отдыха, с аллеями и клумбами, фонтанами и скамейками, посадили тополя и липы. Этот парк быстро стал одним из любимых мест отдыха горожан. А летом, по выходным курсировал специальный катер между городом и островами Зеленый, Фантазия, Шаломай, Дынька и семьи выезжали на отдых.
В газетах и по радио велась активная пропаганда, и мы были уверены в непобедимости нашей доблестной Красной армии, а в случае войны боевые действия будут вестись только на чужой территории. Художественные фильмы и документальная хроника еще больше укрепляли веру в светлое будущее. Фильм ” Чапаев” знали наизусть,”Искатели счастья” вселяли надежду на создание малой родины для евреев и ничего, что их отправили на съедение комарам и гнусу осушать болота. Восхвалялась Мамлакат с ее новаторским предложением собирать хлопок двумя руками, закрепив корзину на шее, знаменитый акын Джамбул, воспевавший величие Сталина - отца всех народов, главный пограничник страны Карацупа, который переловил всех нарушителей границы и т.д.
Летние каникулы 1941 года начинались как всегда счастливо и беззаботно и только то, что отца на три месяца призвали в армию на укрепление границы за Львовом, очень меня огорчало. А 22 июня на слуху у всех было только одно слово - ВОЙНА! В первые дни мы, мальчишки, находились в настоящей эйфории - ВОЙНА - это храбрость, отвага, подвиги и очень скорая победа нашей Красной Армии над врагом. Но не прошло и месяца, как начались сирены и бомбежки и мы увидели воронки от бомб, разрушенные дома и трупы наших мирных горожан. Во дворах вырывали щели, которые становились окопами, а окна заклеивали лентами бумаги крест накрест.
Во второй половине июля на правом берегу Днепра высадился небольшой отряд немецких десантников. Немедленно были созданы истребительные батальоны из мальчишек- допризывников, им выдали несколько винтовок, по пять патронов и черенки от лопат. Неизвестно, на что надеялось командование, но в живых этих мальчишек больше никто не видел, в их числе где-то остались лежать два моих дяди ־ Мотя и Фука Брускины, светлая им память.
С самого начала войны, пока еще был цел мост через Днепр, тянулся через Кременчуг поток беженцев из Польши и западных районов Украины. Они были единственным источником информации, ведь радиоприемники были конфискованы у населения почти сразу, а официальные средства массовой информации ничего не сообщали. От беженцев мы узнавали не только о ходе военных действий, но и о судьбе, уготованной фашистами евреям. И еще мы получили письмо от папы из Львова, он предупреждал, чтобы мы все бросали и бежали вглубь страны, если фронт приблизится к городу.7 августа 1941 года, всего через полтора месяца после начала войны, немецкие войска вышли на правый берег Днепра и начали интенсивный артобстрел Кременчуга. В городе началась паника, люди бежали, кто как мог, таща с собой скарб в чемоданах, но очень быстро обессилевали и избавлялись от тяжелого груза, который тут же подхватывали мародеры.
Так как мой дядя, мамин брат, до войны работал в Коммунтрансе, то нам разрешили присоединиться к их обозу и положить на одну из их телег несколько узлов. Мы закрыли квартиры, оставили все, что было и налегке пустились в путь. Убегали мы большой семьей - мои дедушка и бабушка, две тети, мама и четверо детей. Мне, самому старшему, было 13, а младшему - всего три годика.
Мост через реку Псёл постоянно бомбили, а дорогу на Полтаву обстреливали, поэтому руководство Коммунтранса приняло решение ехать проселочными дорогами, бродом, который возчикам был хорошо знаком. Сначала я ехал на папином велосипеде, но по песку на нем проехать было невозможно, на телегах места не было, и мне пришлось его бросить.
Запасы еды, которые были у нас с собой, очень быстро закончились, а на хуторах, которые мы проходили, не всегда удавалось даже воды попить. Хотя иногда добрые люди давали булку хлеба для детей, но нас было много и практически весь путь мы прошли впроголодь. Спать же нам приходилось на «голой» земле , сбившись в одну кучу.
Несколько раз наш обоз подвергался атакам истребителей, хотя было видно, что это гражданские телеги. На малой высоте нас обстреляли из пулемета, и я видел смеющееся лицо немецкого летчика. К счастью, обошлось без человеческих жертв, но мы потеряли нескольких лошадей.
Дорога до Полтавы в 150 километров, заняла у нас более трех суток. Моя тетя Бетя на тот момент была уже на последнем сроке беременности, она также прошла весь этот путь пешком и на подходе к Полтаве у нее начались схватки. На телеге ее завезли в городскую больницу, а мы остались ждать ее во дворе полтавского отделения Коммунтранса, обоз же ушел дальше без нас.
В Полтаве нас, к счастью, разыскал муж тети Бети, Борис. Его, инвалида, мобилизовали в Кременчуге и оставили взрывать промышленные объекты. Дождавшись выписки молодой мамы и маленького Абраши из роддома, мы чудом смогли уехать в Харьков поездом.
Харьков на тот момент уже подвергался бомбежкам, люди бежали так же, как и из Кременчуга. Здесь мы получили эвакуационный лист и устроились прямо на полу вокзала в ожидании эшелона на юг. Харьковский вокзал представлял ужаснейшее зрелище - настоящий муравейник, заполненный до краев людьми, узлами и тюками, вшами, но главное - слухами. Слухи распространялись со скоростью звука, постоянно менялись, составлялись списки на поезда, дополнялись, переписывались, рвались и писались заново.
Наконец подали состав, состоящий из необорудованных теплушек и польских дачных вагончиков. Поезд брали штурмом. Давка, крики и толкотня стояли невообразимые. Нам досталось купе в дачном вагоне - две скамейки, между ними узлы. А нас 11 человек и трое соседей, еще одна семья. Не хватало места сесть, о том, чтобы поспать лежа речи не шло.
Наш эшелон двигался очень медленно, постоянно останавливался и пропускал составы, идущие на запад и восток страны. Еды не было, питьевую воду достать тоже было сложно. Если остановки бывали на станциях, то можно был немного запастись, но в основном остановки были в безлюдных местах. Умерших хоронили прямо вдоль железнодорожных путей, копая могилы палками и руками. Так мы ехали почти месяц, сначала в город Энгельс, но в пути маршрут изменился, и нас привезли в Кустанай, в Казахстане.
Здесь каждой семье отвели участок пола в каком-то клубе. Но пол уже был деревянным, и можно было лечь, вытянуться во всю длину. Начали ходить представители эвакопункта и разных предприятий и поселений - покупатели, как мы их называли. Нас никто не брал - кому нужна «орава» из пятерых детей, четырех женщин, старика и инвалида-слесаря?
Сжалился над нами один из сотрудников эвакопункта. Предложил нам поехать в Балхаш. Здесь, в Кустанае, суровая зима, а у нас никаких теплых вещей, одно рванье. А там - вообще зимы нет, тепло и сухо, четыре урожая в год. Мы согласились без раздумий. Получив проездные документы, по алма-атинской железной дороге мы доехали до пристани Бюрлю Тюбе. Пароход на Балхаш ждали два дня, как всегда на полу, а потом трое суток плыли по озеру. Наконец, на рассвете третьего дня увидели на горизонте три трубы балхашского медеплавильного комбината. Но к пристани пришвартовались уже ночью, разглядеть ничего не смогли и ночевали мы уже в Балхаше, но также на полу. И только утром мы увидели, куда попали - голый щебень вокруг, ничегошеньки не растет. Да и климат, как оказалось, здесь тоже чудесный - зимой морозы до минус 40 градусов, а летом жара до плюс 40 градусов. Но деваться нам уже было некуда.
На третьи сутки мама и тетя Рая через военкомат добились размещения в одной комнате в бараке. Соседи помогли - дали корыта искупать детей, а все взрослые пошли в баню. Это было уже почти счастье!
Поначалу прилавки в магазинах приятно радовали глаз, вот только денег у нас не было. Зима уже приближалась, а теплых вещей у нас так и не появилось. На последние сбережения мы купили парусиновые сапоги - одни на двоих с мамой. Мне - ходить в школу, маме - искать работу. Наконец-то ей предложили перебирать картофель на овощной базе, оплата - пара килограмм картошки. Выбора большого не было, нужно было как-то выживать и что-то кушать, она согласилась, а мне пришлось отказаться от школы.
Зимой младшие дети, трехмесячный Абраша и трехлетний Фимочка заболели и их положили в больницу. Тетя Рая пошла в больницу ухаживать за ними, но обоих мы вскоре похоронили, а она осталась работать в больнице.
Вскоре в Балхаш эвакуировался московский камерный театр под управлением Таирова и дедушку взяли рабочим сцены, хороший столяр в театре всегда нужен. Также в Балхаш был перевезен военный завод из Кольчугино, Ивановской области. Туда на работу попали тетя Бетя и дядя Борис. А затем и мама устроилась по своей специальности - парикмахером.
У меня получилось раздобыть несколько досок во время разгрузки оборудования приехавшего завода, это был настоящий клад. С дедушкой мы сделали из них корыто, терку для стирки белья, скамейку и небольшой стол.
Через год после начала войны, в июне 1942 года меня взяли на работу почтальоном. Самое страшное на этой работе - доставлять желтые листики похоронок, а они приходили в город все чаще и чаще. Письма на почту привозили вечером, их обязательно проверяла военная цензура и только потом они сортировались и передавались на доставку. Рядом с отделом доставки находился радиоузел, я частенько крутился в дверях, заглядывал и засматривался на всякие интересные приборы. Однажды начальник радиоузла заметил меня и предложил перейти в их отдел. Я не раздумывал ни минуты и тут же, под его диктовку, написал заявление, которое он сам и отнес к начальству. И уже со следующего дня я был монтером радиоузла. Я ничего не умел и не знал, но последнего монтера забрали в армию, в узле остался только начальник и 15-ти летний Иван Фоменных, который уже что-то умел и быстро научил меня. Вскоре я уже сам устранял любые повреждения на радиолиниях, быстро карабкался на столбы в «кошках» и в наушниках слушал последние сводки информбюро, стоя на столбе. Скорбный голос Левитана, сообщавший о кровопролитных и жестоких боях, об оставленных нашими войсками городах и весях. Но через некоторое время он уже торжественным голосом перечислял населенные пункты, освобожденные Красной армией.
После освобождения Кременчуга, 29 сентября 1943 года войсками 5-й Гвардейской Армии Степного фронта, мы начали пытаться вернуться домой. Нам говорили, что город сильно разрушен, но мы не представляли, что настолько и упорно пытались достать билеты.
Мы все уволились, получили документы и поездом добрались до Новосибирска. Там три дня ожидали эшелон на Украину, повторился весь наш путь два года назад — теплушки, пятеро на одно место, остановки в степи. Но мы уже были готовы к этому морально и ведь не убегали, мы ехали домой! А домой путь всегда короче и легче.
Наконец-то добрались, приехали, выгрузились на станции. На доске надпись - Кременчуг, но самого города нет. Я отлично знал весь город, все улочки и переулки, но я не смог сориентироваться среди тех развалин, в которых мы оказались.
Все дома, в которых когда-то жили мы и наши родные оказались разрушенными, как и остальные 95% жилого фонда города и 100% промышленных зданий. Везде - битый кирпич, осколки стекла и бурьян.
Сначала мы нашли уцелевшие въездные ворота «Штампзавода», ныне это проходная обувной фабрики, загородили угол старой жестью и получили подобие крыши над головой. Чуть позже нашли заваленный подвал в доме на улице Горького, расчистили его и поселились. Только зимой мама добилась через военкомат и горисполком одну проходную комнату в коммуналке на всю семью. Вернулось нас меньше, чем бежало - мы похоронили двоих детей, а тетю Бетю и дядю Бориса задержали на военном заводе в Балхаше.
Папа мой начал войну 22 июня 1941 года под городом Львов, возле города Орша попал в плен, из которого сбежал, и пешком через Кременчуг и Харьков, уже под Курском попал в партизанский отряд и оттуда через линию фронта присылал нам письма. После соединения отряда с регулярными войсками в боях на Курской дуге он пал смертью храбрых. Его младший брат, воевавший танкистом, погиб при освобождении Киева.
Наконец, после 1418 дней и ночей прозвучало долгожданное слово - ПОБЕДА! Радость, слезы, смех, снова слезы. Наша семья выжила, не все, но многие. Роптать нам нельзя, ведь евреи, которые не смогли бежать из Кременчуга, в первые же дни оккупации были отправлены немцами и их пособниками в песчаные рвы за городом, где и были расстреляны, на берегу полноводной реки Днепр.
