Ефим  Кустанович. Детские воспоминания  о  войне 

                  ============================                                                                                           

Рассказы  записала и отредактировала  Малка  Шекин                                           

Руководитель  проекта  Людмила  Барановская                                        Иллюстрации  Бориса  Есельсона

                                                       ============  

Я родился  1 марта  1940  года,  до  войны.  Естественно,  о  начале  войны  я  могу  говорить  со  слов  родителей,  бабушки,  дедушки,  которые  мне  рассказывали  об  этом.  Мы  жили  в  Бобруйске,  где  большинство  населения  были  евреи. В  Бобруйске  также  жили  родственники  со  стороны  папы  и  некоторые  со  стороны  мамы.  Большинство  же  маминых  родственников  жили  в  Слуцке. 

В  экономическом  отношении наша  семья  была  достаточно  благополучной.  Жили  в  хорошем  доме,  было  всё  необходимое,  было  пианино,  было своё  хозяйство,  даже  лошадь. Семья  состояла  из  шести  человек:  отец  Захар,  мать  Геня,  дедушка  Залман,  бабушка  Хана  и  двое  детей,  я  и  старшая  сестрёнка  Таня  1938 г.р. В  1939 году  папу  призвали в  армию.  Он  прошёл  финскую  войну,  а  в период,  когда  была  угроза  военного  столкновения  с  Ираном,  его  отправили  в  Туркестанский  военный  округ.

Когда  началась  война,  состоялся  семейный  совет,  стали  думать,  что  делать. С  одной  стороны  считали,  что  немцы  хорошие.  Ведь  советская  пропаганда  тщательно  скрывала  зверства  немцев  по  отношению  к  евреям,  которые  начались  уже  в  1933 году. Надо  было  не  только  думать,  а  бежать  как  можно  скорее.  Но  задача  советского  правительства  была  другая,  у него  была  дружба  с  Гитлером.  Правительство  ничего  не  предприняло  для  спасения  евреев,  каждый  решал  сам,  как  выжить. Мой  дядя  до  войны жил  в  Минске.  Он  занимал  первые  места  на  соревнованиях   Красной  Армии  по  гимнастике.  Во  время  исполнения  упражнения  на  снарядах  у  него  оборвалось  кольцо,  он  ударился  спиной  и  стал  инвалидом.  Дядя  работал  в  Госснабе  республики  и  жил  в  доме,  где  сейчас ГУМ,  на  втором  этаже.  Он  был  на  работе,  когда  бомбили  Минск  и  попали  в  его  дом.  Когда он  увидел  пепелище,  то  бросил  ключи и пошёл  пешком.  Многие  люди  не  сумели  выбраться  из  горящего  Минска,  а  многие  сомневались  и  думали,  что, может,  при  немцах  будет  лучше,  чем  при  большевиках.

После  долгих  размышлений  наша  семья  решила  уезжать.  Никто  не  предполагал,  что  война  будет  столь  длительной  и  тяжёлой.  Надеялись,  что  немцев  остановят  где-то  на  Березине,  а  потом  можно  будет  вернуться.  Поэтому  взяли  с  собой  совсем  немного  вещей.  Перед  тем,  как  уехать,  дедушка,  как  истинно  верующий  еврей,  выполнил  свой  долг  перед  Б-ом,  как  он  это  понимал.

( Прежде  всего дедушка  бросился  спасать  свиток  Торы,  оставленный   в  синагоге.  Он  забрал  его  и  закопал  во  дворе  дома   в  надежде,  что  немцев  скоро  прогонят  и  всё  вернётся  на  свои  места.  Увы,  это  было  не  скоро,  а  прошло  целых  четыре  года.  По  возвращению  из  эвакуации  в  конце  1945  года  к  великому  сожалению  дедушка  обнаружил,  что  от  свитка  Торы  остались  только  несколько  листов,  а  остальные  сгнили.  Оставшиеся  листы  по  возможности    привели  в  порядок.  Они  до  сих  пор  хранятся  в  семье  сестры  в  память  о  дедушке  и  тех  страшных  днях  нашей  жизни.  Семья  сестры  живёт  в  Израиле  с  1990 года.  В  День Независимости  и  в  День  Шоа   её  дети  всегда  брали  с  собой  в  школу  эти  семейные реликвии,  что  шокировало  как  учителей,  так  и  школьников.  Они  не  могли  поверить,  что  в  Советском  Союзе  были  верующие  евреи).

Выполнив  свой  долг,  дедушка  запряг  лошадь,  и  мы поехали,  оставив  практически  всё.  В  путь  отправились  дедушка,  бабушка,  мама  с  детьми,  а  также  наши  соседи.  На  другой  подводе  поехали  мамин  отец  и брат (его  ещё   не  призвали  в  армию,  а  другой  мамин  брат  уже  был  призван). Ключи  от  дома,  который  был  полной  чашей,  выбросили.  Добрались  до  Березины, по  мосту  переправились  через  неё,  и  вскоре   мы  видели  как  мост  был  взорван.

Это  была  последняя  возможность  переправиться  на  ту  сторону.  Положение,  в  котором  находился  Бобруйск в  это  время,  и  охватившее  людей  настроение,  когда  пришлось  переправляться  на  лодке,  прекрасно  описал  Эфраим Севела  в  своей  книге  «Записки  Инвалидной  улицы».

Началась  длительная  история  путешествия  в  эвакуацию.  Были  бомбёжки,  были  десанты.  На  переправе  через  Днепр  была  застава,  на  которой  маме  пришлось  воевать  за  лошадь.  Перед  этим,  человек  в  форме  советского  офицера  пытался  отобрать  лошадь. Моя  молодая  мама,  которой  было  в  ту  пору  всего  22  года,  уцепилась  за  его  сапог  и  не  отпускала,  утверждая,  что  без  лошади  мы  пропадём.  На  наше  счастье в  кардоне  на  переправе  нёс  службу  только  что  мобилизованный  из  Бобруйска  двоюродный  мамин  дядя.  Он  узнал  дедушкину  лошадь.  Стали  разбираться,  потребовали  документы  у  того,  кто  отбирал  лошадь,  и  выяснили,  что  это  диверсант.  Его  тут  же  расстреляли.  А  лошадь  вырвалась  у  матери  и  сама  побежала  к  телеге.  Оказалось,  что  в  детстве  у  меня  был  хороший  слух.  Когда  ещё  никто  не  слышал  приближающиеся  немецкие  самолёты,  я  уже  слышал  и  пальчиком  показывал  на  небо.  А  мне  было  в  ту  пору  всего  год  и  три  месяца. Мы  ехали  в  сторону  Москвы.  Когда  мы  проехали  Рогачёв,  начались  заслоны,  в  Москву  не  пропускали.  В  подмосковном  городке  Серпухов  жила  папина  родная  сестра. Её  муж  был лётчиком,  он  ранее  летал  в  одном  экипаже  со  своим  другом  Кикнадзе,  покорителем  севера.  После  тяжелой  болезни  его  комиссовали. В  звании  майора  он  преподавал  в  авиационном  училище  города  Серпухов  и  помог  нам  получить  пропуск  через  Москву.  Естественно,  были  трудности,  мы  испытывали  голод,  лишения, страхи, о  которых  не хочется  говорить.  В  память  врезался  такой  эпизод.  Когда  мы  остановились  где-то  под  Москвой,  около  нефтебазы, в  очередной  раз  налетели  немецкие  самолёты  и  разбомбили её.  Начался  сильный  пожар.  В одной  из  бомбёжек  бомба  попала  в  телегу  наших  родственников,  вся  семья  погибла.  Обезумевшая  лошадь  вырвалась  и  убежала,  её  долго  искали. Глубокой  осенью  мы  добрались  до  Горького. Надо  было  как-то  устраиваться,  зарабатывать  на  пропитание.  Мы  обосновались  в  деревне  Шерстнево  Борского  района  Горьковской  области.  Там  мы  прожили  всю  войну  и  пережили  много  трагичного.  Мама  работала  на  ферме.   Дедушке  дали  исхудавшую  измождённую  лошадь,  которую  он  выходил,  выкормил,  травы  там  было  много,  и  работал  на  ней  в  колхозе.  Он  был  глубоко  верующий  человек  и  отказывался  работать  в  субботу  несмотря  на  то,  что  выходные  дни  в  военное  время  были  отменены  по  постановлению  Комитета  обороны.  Чтобы  иметь  возможность  соблюдать  субботу,  он  просил  дать  ему  двойное  задание  на  неделю. Его  пробовали  заставить  работники  НКВД,  но  он  был  непреклонен  и  настоял  на  своём.  НКВД  отступило. Мама  также  много  работала  в  колхозе  и  однажды  за  хороший  труд  её  премировали  поросёнком. Дедушка  к  нему  не  прикасался,  он  вообще  не  ел  мяса  всю  войну.  Не  помню,  кто  зарезал  этого  поросёнка.  Было  это  глубокой  осенью.   Мама  уходила  на  работу,  а  мы  с  сестрой (ей  пять  лет,  а  мне  три  года)  сами  жарили  сало, топором  отрубали  куски  мяса. Один  раз  она  мне  топором  рубанула  по  фаланге  пальца,  но  его  как-то  приставили,  и  он  прижился. Из  того  периода  у  меня  остался  в  памяти  ещё  один случай.  Это  было, наверное,  в  1943 году.

Когда  пахали,  я  вёл  лошадь  впереди (мне  было  всего  3 года),  чтобы  держать  борозду.  А  там  налетали  слепни,  лошадь  резко мотнула  головой,  и  я далеко  отлетел  вместе  с  поводком.  Дедушка  потом  меня  оттуда  вытаскивал.  За  годы  эвакуации  пришлось  пережить  много  трудностей. Приходилось  несколько  раз менять  квартиры,  один  раз  был  пожар,  сгорел  дом,  в  котором  мы  жили,  все  болели,  кроме  детских  болезней  перенесли  малярию,  мы  страдали  от  холода  и  голода.

Об  отце  мы  ничего  не  знали,  также  как  и  он  о  нас.  Мы  думали,  что  он  погиб,  ведь  вокруг  повсеместно  люди  получали  похоронки.  А  он  тоже  думал,  что  мы  погибли.  Через  центральный  архив  папа  всё-таки  нашёл  нас в  1943 году, завязалась  переписка.  Это  была  большая  радость.  Папа  был  боевым  офицером  и служил  во втором  гвардейском  кавалерийском  корпусе  генерала  Доватора.  А  от  маминого  брата  никаких  известий  не  было. Так  мы  прожили  до  1944 года. В  том  году  умерла  бабушка,  не  выдержав  всех  мучений.  Мы  похоронили  её  на  кладбище  под  Горьким.  Когда  освободили  Белоруссию,  мама  поехала  на  разведку,  узнать,  живы  ли  родственники,  уцелел  ли  дом,  а  мы  с  сестрой  остались  с  дедушкой. Вернувшись,  она  привезла  страшные  вести.  Её  брат  попал  в  плен  под  Слуцком.  Когда  пленных  везли  в  Бобруйскую  крепость,  дорога  проходила  там,  где  стоял  наш  дом.  Проезжая  мимо  дома,  он  бросил  записку,  в  которой  написал что  с  ним  и  где  он. Записку  подобрали  соседи.  Потом  выяснилось,  что  из  пленённых  красноармейцев,  находившихся  в  Бобруйской  крепости,  евреев  и  комиссаров  расстреляли.  Наш  дом  сгорел,  имущество  было  разграблено. Родные,  не  сумевшие   или  не  захотевшие  эвакуироваться,  погибли.  От  всех  этих  известий  мама  заболела,  у  неё  случилось  общее  заражение  крови.  Она  лежала  в  больнице три  или  четыре  месяца,  все  думали,  что  она  умрёт.   Дедушка  на  работе,  мама  лежит  больная,  а  мы  с  сестрой  фактически  были  беспризорными.  По-видимому,  существовала  какая-то  служба  надзора,  которая  поняла,  что  нас  надо    куда-то  определять.  Тогда  написали  письмо  отцу,  что  мама  присмерти  и  дети  остаются  одни.  Отец  на  фронте  получает  письмо,  что  семья  погибает,  и  обращается  к  командиру  полка  с  просьбой  об  отпуске.  Ему  ответили,  что  в  армии  на  войне  нет  отпусков.  Конечно,  отец  сетует,  что  он  освобождает  и  помогает  чужим  семьям,  а  своей  помочь  не  может. На  счастье  полк  в  очередной  раз  посещает  командующий  корпусом  генерал-лейтенант  Курсаков,  и  командир  полка  разрешает  отцу  обратиться  к  нему. Учитывая  имеющиеся  у  отца  боевые  награды,  ему  дают  отпуск  на  10  суток.  Я  запамятовал,  что  сделал  отец,  но  хорошо  помню,  что  он  у  нас  дома  был  всего два  дня,  т.к.  дорога  в  один  конец  занимала  три-четыре  дня.  Во  всяком  случае  он  посетил  мать  и  оставил  там    много  документов  на  продукты  питания,  которые  ему  отдали  сослуживцы.  Маму  кормили  и  благодаря  папиной  помощи  вытащили  её  практически с  того  света.  После  этого  мы  ещё  находились  в  деревне  Шерстнево  до  конца  лета  1945 года.  Я  помню,  как  9 мая  1945 года  вся  деревня  собралась  на  митинг  в  честь  Дня  Победы. Мы  вернулись  в  Бобруйск  в конце  августа  1945 года.  Я  хорошо  помню  долгую  трудную  дорогу  домой, пересадки,  огромные  толпы  народа  на  вокзалах,  длинные  очереди  в  кассах  и  туалетах,  переплненные  вагоны  и  прочие  трудности. Отец  дошёл  до  Берлина.  Второго  мая  они  уже  были  в  150 км  от  Берлина.  Во  время  встречи  на  Эльбе  с  американцами   папа  познакомился   с  подполковником американской  армии,  евреем,  который  предлагал  ему  после  окончания  войны  ехать  в  Америку.  Но  папа  не  смог  оставить  свою  семью.  После  войны  папа  занимал  серьёзное  положение  в Скёрине,  в  военном  городке  возле нынешнего  Советска, где  базировалось  его  воинское  подразделение. Он  прислал  нам  ордера  и  в  1946 году  мы  поехали  к  нему. В  это  время  начались  трения  с  Америкой,  и  отца  направляют служить  на  Дальний  Восток.  Но  дедушка  рассудил,  что  лучше  поехать  снова  в  Бобруйск.  Он  предложил  отцу  уволиться  и   жить  как  все. По  приезду  в  Бобруйск  отец  обратился  в  горком  партии  за  направлением  на  работу.  И  ему,  ссылаясь на  то,  что коммунист  должен  выполнять  партийное  поручение ,   предложили  работу  грузчика  на  фанернообрабатывающем  комбинате, т.е.  таскать  доски,  фанеру  и  другие  тяжести.  Конечно,  папа  возмутился  и  не  принял  это  предложение. Это  уже были  симптомы  государственного  антисемитизма.  Папа  поехал  в  Кёнигсберг (Калининград),  встал  на  партучёт  и  был  зачислен  членом  обкома партии.  Ему  поручили  организовать  работу  и  курировать  Вторчермет,  лёгкую  промышленность  и  что-то  ещё.  После  устройства,  папа  вызвал  нас .  Так  мы  оказались  в  Калининграде. . В  1952 году,  когда  антисемитизм  разразился  в  полную  силу  и  началась  очередная  вспышка  гонений  на  евреев,  когда  разгромили  Еврейский  антифашистский  комитет, отца  посадили.  Секретарём  обкома  тогда  работал  Чернышов.  Я  запомнил  его  фамилию  на  всю  жизнь.  Это  был  третий  секретарь ЦК партии Белоруссии.  Папу обвинили  в  антигосударственной  практике  ведения  народного  хозяйства,  чем  нанесен  ущерб  в  50 миллионов  рублей.  На  суде  отец  объяснял,  что  все  его  действия  были  в соответствии  с  указаниями  руководства  и  приказами  Сталина,  предъявлял  документы,  но  всё  было  тщетно.  Ему  инкриминировалось   статья  вторая  Указа  об  антигосударственном  характере  ведения  народного  хозяйства,  чем  нанесен  ущерб.  А  в  решении  суда  ему  в  вину  было  указано  только  то,  что грузчикам  неправильно  выплачена  сумма  в  850  рублей.   За  это  ему  присудили  10  лет.  Мне в  эту  пору  было  12 лет,  и  я  хорошо  помню,  как  пришли  к  нам  с  обыском.  У  нас  была  одна  комната  в  коммунальной  квартире  и  предбанник,  который  мама  использовала  в  качестве  кухни.  Там  стоял  шкаф  от  администрации,  и  когда  его  открыли,  он  свалился  на  голову  следователя,  капитана  Малахова. Мы  остались  ни  с  чем.  Три  года  мы  голодали,  родственники  собрали  деньги,  и  мама  ездила  в  Москву,  пыталась  с  кем-то  договориться  об  освобождении  отца,  но  это  было  бесполезно. И  только  после  смерти  злодея  Сталина (слава  богу,  он  сдох) в  1955 году  отца  реабилитировали,  когда  начали  пересматривать  дела.  Даже   предлагали  восстановиться  в  компартии,  но  он  отказался  брать  партийный  билет.

Исходя  из  жизненного  опыта,  проанлизировав  всё,  что  происходило  в 20-ом веке с  нашим  народом  в  Европе  и  в  бывшем  Советском  Союзе,  я  пришёл  к  твёрдому  убеждению  в  следующем:

Первое. Я  не  испытываю    никакого  чувства  благодарности  к  Красной  Армии  за  спасение  евреев.  Потому  что  гибель  евреев  в  Советском  Союзе – это  чистая  вина  советской  власти  и  Красной  Армии.   Если  бы  евреи  были  во-время  предупреждены,  они  бы во-время  уехали  и  никто  бы  не  погиб. Никогда  на  повестке  у  Красной  Армии  не  было  освобождение  евреев.  Сегодя  хорошо  известно,  как  организовывалось  партизанское  движение  в  Белоруссии.  Евреи  уходили  из  городов  и  пытались  организоваться  в  отряды,  но  у  них  не  было  ни  оружия,  ни  людей,  способных  держать  в  руках  это  оружие.  Этих  людей забрали  не  в  Ташкент,  а  в  Красную  Армию.  А  по  приказу Пономаренко,  командовавшего  партизанским  движением,  евреев  в  партизанские  отряды  не  брали.  Второе. Нельзя  обвинять  людей  за  то,  что  они  не  сопротивлялись,  а  шли,  как  на  убой.  Они  сопротивлялись. Они  проявили  героизм  сохраняя  человеческое  достоинство.  Мой  отец  в  1944 году  в  Вильнюсе  открывал  тюрьму.  Он  увидел  человека  с  еврейской  внешностью  и  заговорил  с  ним  на  идиш.  Человек  бросился  к  отцу,  и  они  долго  стояли  в обнимку  и  оба  плакали.  Говорить  о  том,  что  кто-то  на  территории  Союза  помогал  евреям  во  время  войны  неверно.  Все  были  настроены  против  евреев.  Необходимо  провести  очень  серьёзное  исследование,  почему  ни  европейские  страны,  и  прежде  всего  Англия  и  Франция,  ни  Америка  не  помогали  евреям,  а  наоборот,  способствовали  их  уничтожению. Третье.  Когда уже  из  Израиля  я  посетил  Вену,  то  увидел  там  памятник,  где высокообразованный  и  в  прошлом  всеми  уважаемый  еврей  униженно   чистит  тротуар  зубной  щёткой.  Я  считаю  необходимо  снять  этот  памятник  унижению  еврейского  народа.  Это  возмутительно,  это  не  памятник  жертвам,  а  памятник  унижению  целого  народа. Четвёртое. После  войны  несколько  лет  в  нашем  доме  ежегодно  собирались  однополчане  отца,  выжившие  во  время  войны, отмечать  День Победы.  Они  призывались из  Осиповичи, из  Бобруйска и  др.  мест.  Я  многое  слышал  от  них  о  том,  что  творилось  на  войне.  Отец  не  рассказывал  о  ГУЛАГе,  но  о  войне  говорил.   Несколько  раз  на  Белорусский  фронт  приезжал  Жуков,  и  тогда  все  говорили: «Ну, сейчас  начнётся,  крови  прольётся  много».  Он  не  считался  с  жертвами,  не  заботился  о  жизни  солдат.  Сейчас  рассекречены  сведения  о  том,  что  когда Жуков  командовал  на  Халхин-Голе,  он  сам  сразу  положил  700 или 800  военнослужащих.  Его  имя  достойно  только  забвения,  а  не  славы.

В  нашей  семье  погибли  67  человек. 

Мы  с  отцом  и  матерью  посчитали.  Здесь,  в  Израиле  мама  заполнила  Листы  свидетельских  показаний  на  всех погибших   наших  родственников,  которых  она  помнила,  и  передала  в  Яд Вашем  для  увековечения  их  имён.  Светлая  им  память.