Фридман Илья

Родился в Киеве 09.08.1934г. Отец Меер (Мирон) Фридман (1913 г. р.) родился где-то под Киевом, точнее Илья не знает. Мама Вера (урожд. Лейман). Родители отца: дед Меер (умер до рождения сына) и Лея Фридман, у отца были две старшие сестры (имена не помнит), замужние, у каждой, кажется, по два ребенка; когда началась война, их мужья ушли на фронт, а сестры вместе с бабушкой Леей в 1941 г. остались в Киеве и погибли. С фронта вернулся только один из мужей по имени Жора , работал стекольщиком, хотел научить Илью ремеслу. Родители мамы: Исаак и Бася Лейман, у них было 6 дочерей и 2 сына (Илья всех помнит и подробно рассказывает). Всего в семье Ильи на начало войны было 22 человека, все (кроме двух сестер мамы), в том числе Илья с родителями, жили вместе в большой квартире на ул Кирова, которую дед получил, как член партии и участник революции 1905 г. По мере взросления и замужества дочерей в квартире делались перегородки, в конце концов она стала пятикомнатной. Никаких еврейских традиций и праздников в семье до войны Илья не помнит. Первое воспоминание о войне — как вся семья вышла на улицу провожать в эвакуацию старшую мамину сестру Любу (ее муж Давид Браиловский работал на киевском заводе “Красный Экскаватор”, они эвакуировались вместе с заводом; в ними также уехали тетя Цеся с мужем Григорием Винарским и сыном.

У Браиловских и Винарских была “страшная” эвакуация. Они оказались сначала в Армавире, а потом через некоторое время “под бомбами” вторично эвакуировались в Кострому. Когда они вернулись из эвакуации, от дяди Гриши Винарского, “грузного, полного человека осталась половина”). Родители Ильи эвакуировались в августе или начале сентября. С эвакуацией помог мамин старший брат Петр Исакович Лейман (1918 г. р.) к началу войны он был в звании лейтенанта и смог эвакуировать 11 человек. Дед Исаак Лейман, которому было уже ок. 62 лет, пока остался в Киеве на оборонительных работах , “как коммунист он не мог не принять участия”. Когда эти работы закончились, он смог выехать из Киева и позднее нашел семью в эвакуации. Когда приехали на вокзал, было светло, всех сразу погрузили в вагоны, но почему-то состав держали на вокзале до вечера, уже в темноте началась воздушная тревога, Илья помнит, как его спрятали под вагоном, чтобы защитить от осколков, помнит гул самолетов и как он увидел самолет (“крестик в скрещении лучей двух прожекторов”). Дорога была “нормальной”, в плацкартном вагоне доехали до Башкирии, оказались в селе Федоровка Федоровского р-на (ближайший крупный город — Стерлитамак).

Жили в доме у хозяйки, которая предоставила эвакуированным большую комнату, сама перешла в маленькую. Всего в комнате жило семь человек. Но когда хозяйка узнала, что семья — еврейская, она переселила всех из большой комнаты в проходную маленькую. Когда приехал дед, съехали на другую квартиру. Тоже жили все вместе, с дедом было уже восемь человек. Дед работал на масломолочном заводе, приносил домой сыворотку (ее разрешалось выносить). Еще был хлеб по карточкам, чем еще питались, Илья не помнит, но помнит, как шел с тетей Розой в магазин и по дороге упал в голодный обморок. Муж тети Розы был на фронте (закончил войну в звании капитана), она получала продукты по офицерскому аттестату, по специальности была бухгалтером, устроилась на работу и “была как глава семьи”. Мама Ильи не работала, вела хозяйство и сидела с тремя детьми (Илья, младшая сестра Света, 1941 г. р. и Дима, сын Розы 1938 г. р.) Маленькая Света от недоедания временно ослепла и несколько месяцев ничего не видела (потом зрение восстановилось). Дедушка с бабушкой и старшей дочерью Ниной в 1942-м или 1943 году переехали в Кострому, “чтобы немного разгрузить жилплощадь нашу”. В Костроме бабушка умерла — по словам Ильи, “от переживаний”, потому что не получала никаких вестей от двоих сыновей и двоих зятьев с фронта. Про отца и дядю Петра Леймана. Отец Мирон Фридман при отступлении под Киевом попал в плен. Он не был похож на еврея, но когда немцы приказали, чтобы пленные евреи вышли из строя, Мирон уже сделал шаг вперед, но его удержал товарищ; он же посоветовал Мирону выдать себя за цыгана.

Потом, по рассказам отца, он и еще несколько человек бежали из эшелона, на котором пленных везли “неизвестно куда”. Добрался до села Безпечна под Киевом [Білоцерківський район], где была знакомая украинская семья, которая его спрятала. Был также полицай из местных, который не выдал, а позже в какой-то момент предупредил, что больше скрывать не может и чтобы папа уходил из села. Помогли ему выйти окольными полями, чтобы немцы не видели. Смог добраться до своих, продолжил воевать. Отец был тяжело ранен в 43-м, почти год лежал в госпитале в Ташкенте. Илья помнит, как тетя Роза получила письмо о ранении (“треугольничек военный”), но не хотела произносить [при детях?] слово “ранен”, а показала кому-то жестом. В 1944 году отец был комиссован, вернулся к семье “с вещевым мешком, в своей солдатской форме”, привез с собой кусочки сахара (не кубики, а осколки сахарной головы), 3,5-летняя сестра Ильи, когда увидела, спросила: “Что это — снег?” (никогда в жизни не видела и не пробовала сахара). Петр Лейман во время отступления его части из Украины заболел тифом, и его спасла, выходила и вылечила (в каком-то городе, Илья не помнит) русская женщина.

Потом он пробрался к своим через линию фронта, его (за то, что был в окружении) разжаловали из лейтенантов в рядовые и отправили в штрафбат, где ему “повезло”: был ранен и таким образом “кровью смыл позор” и был восстановлен в звании. Возвращение домой Вернулись из эвакуации в конце июля 1944 года, первые из всей семьи Дом на ул. Кирова, в котором жили до войны, уцелел. Квартира была занята, но папа, как инвалид войны, смог отвоевать две комнаты. Илья вспоминает послевоенную школу в Киеве, было холодно, прямо в классе стояла буржуйка, зимой все сидели одетые.

В 1990 году Илья репатриировался в Израиль.